Никого над нами - Страница 30

К оглавлению

30

Советуются хивинцы, выдвигают здоровенного бая, борец по всем статьям: пузо как бадья, плечи тяжелые, глазки желтые, злобно глянет — сердце встанет! Ну и казачки недолго локтями перепихивались. Иди, говорят, баба Фрося, ты уж старая, небось до смерти и не ушибешь.

Как увидели степняки, кто из ворот форпостинских выходит, аж с седел от хохоту попадали! Древняя старушка, хромает идет, лаптем пыль гребет, тощее воблы, а глаза добрые-э…

— Энто с каким тута покойничком бороться надоть? Как хоть его величать, чеб на могилке написать?

— Имя мое — Твояхана, бабуль! — прорычал бай грозно и бороться полез.

Не успел тока. Взяла его старуха за мизинчик да тихо так хрупнула. Взвыл от боли батыр азиатский, а она ему тут же подножку клюкой, да всем весом об землю и брякнула!

Замерло воинство хивинское, а бабулька у переговорщика с головы шапку стащила, на маковку собственную надела торжественно и… давай бог ноги до ворот спасительных! Тока ее и видели.

Как откричали, отшумели, отвизжали да отлаялись супостаты, так заново с хитростями подъезжать стали:

— Э-э, сапсем заборола ваша уважаемая ханум-ага нашего героя. Давайте теперь наперегонки скакать: чья лошадь быстрее — тому ковер дорогой дадим! А нет — вы ворота снимаете, э-э?..

Недолго казачки думу думали, наездницу выбирали. Мигу не прошло — идет из ворот станичных махонькая девчушка, пяти годков, за узду коня неседланого ведет.

Обхохотались азиаты, стройного парня на чистокровном ахалтекинце выдвинули. Сам хивинец, ровно клинок дамасский — гибок да опасен! Конь под ним, аки пламя ожившее — ножки точеные, подковы золоченые, грива длинная, шея лебединая, а пойдет в намет, так за небо унесет.

Встали они на линию, деревце дальнее на горизонте отметили да и рванули по ветерку, тока пыль столбом! Долго ли, коротко ли, а покуда они вернутся, предложил коварный переговорщик новую игру:

— Э-э, а давайте на спор араку пить? Кто выиграе…

— А давай! — донеслось из-за ворот, еще и не дослу-шамши. Сразу аж три дородных бабы соку подходящего рысью бегут, стаканы граненые тянут. Да и какие бабы! Не кобылы мосластые — собой грудастые, с плечами крутыми, бедрами налитыми, щеки в маков цвет, на всю степь краше нет!

Дерябнули по предложенному, крякнули без закуси, дальше требуют. Сгрудились хивинцы, меха с аракой достали и ну казачек без разбору потчевать! Те пить соглашаются, без спросу не обнимаются, себя соблюдают да и всем наливают. Часу не прошло, а захорошело так-то всему отряду злодейскому. Тут глядь, парень ихний на ахалтекинце тащится:

— А девка глупый в сторону ушла, сапсем дорогу назад перепутала, э-э…

Смеются хивинцы: вот и победа!

— За то и выпьем, — резонно отвечают бабы. — А ты герой-молодец, иди-кась ворота сымай, вы их в честной скачке выиграли!

Шумнее прежнего взревели азиаты, сладостно им хоть как да отыграться. Веселятся они, песни играют, уже и укладываться начали, легко идет водка степная под хорошее настроение, шутки да беседы задушевные. Русских побили! Какой праздник, э-э?..

Не заметили хивинцы, как потихонечку весь народ из станицы повытянулся да вкруг отряда вражеского караулом стал. А из дали дальней пыль показалась, вон уж и всадники видны, пики да шапки казачьи, а впереди всех девчоночка малая на коне неседланом…

Надолго врага от Форпостинской отвадили. И по сей день к жене казачьей в дому — первое уважение! Ее и словом не обидь, и нагайкой не смей, и лаской мужской не обдели. Она дом держит, детей бережет, честью женскою дорожит да смекалки не теряет.

А как же иначе-то? Жена казака — она как река: с мужем мягка да тиха, а надо, так любого врага разнесет о берега!..

Роман Злотников
Кубок

1

— На, держи!

Томас Амбольт, студиозус третьего курса колледжа Святого Амброзия, ректором в котором был досточтимый брат Пелусий, чей дом стоит прямо у Кембриджского моста, поймал брошенный ему башмак и придирчиво осмотрел его. Хм… а этот варвар оказался неплохим сапожником. Томас вздохнул. Ко всему прочему… За те три месяца своего бегства, за которые они с этим великовозрастным варваром, неизвестно как угодившим в студенты, преодолели почти два десятка стран и уже почти тридцать городов, варвар показал себя хорошим конюхом, всадником, охотником, следопытом, кашеваром, неплохим торговцем, неожиданно сильным мечником и… вот теперь еще весьма недурственным сапожником. Да, еще он забыл упомянуть обжору и выпивоху. Но это как бы компенсировалось. Когда они шли напрямик, а вернее, уж напролом через страшную Геммельгонскую чащу, в мрачной сердцевине которой на много дней пути не встречается ничего живого, и только злобные торки, хлопая своими кожистыми крыльями, перелетают с одного засохшего дерева на другое, ожидая, пока глупые путники, рискнувшие пойти через самое сердце чащи, окончательно обессилят и превратятся в легкую добычу, сам Томас свалился от истощения уже к исходу первой недели, а еще через два дня потерял сознание от жажды. Фляги-то они успели наполнить из ручья на опушке, поэтому первые три дня пить было что, но дорожные мешки так и пришлось бросить в том трактире… А этот варвар не только сам выбрался из чащи, но и выволок еще и его, Томаса. Очнулся он на кровати убого трактира, что ютился у края Геммельгонской чащи, но уже с другой ее стороны. И обнаружил перед своим лицом чашку наваристого бульона и кружку с вином, сильно разбавленным водой (а что еще можно дать человеку после пары недель голода и сухой жажды?), кои с трудом, но вылакал. Так вот, лишь после этого варвар спустился в зал и обожрался, и упился вусмерть.

30